Премия Дарвина (чёрная клетка)

— А вы сами-то верите в приведения? — спросил лектора один из слушателей.

— Конечно, нет, — ответил лектор и медленно растаял в воздухе.

(Аркадий и Борис Стругацкие. Понедельник начинается в субботу)

Забегаловка, где мы сидели час спустя друг напротив друга, ничем не отличалась от тысячи других «наливаек». Здесь было грязно, пахло прогорклым маслом и отвратительной пищей. Но в последнее время я не отличался особым стремлением к кулинарным изыскам. Я определенно злился на Диро, но отказаться от еды так и не смог, единственным моим протестом было то остервенение с которым я поглощал предложенное угощение. Тот, кто хоть раз голодал не по своей воле, поймет это противоречивое состояние. Благодетель же мой, в отличие от меня, не ел, он пил не внушающее доверия прозрачное пойло из замызганного стакана и нес сущую околесицу. Причем, чем дольше он говорил, тем больше я убеждался в его психической неуравновешенности.

— Я, — гордо поделился со мной старик в очередной раз, — наблюдатель. Наблюдатель может только наблюдать, он не может вмешиваться. Улавливаешь? Поэтому наблюдателю нужен избранный. Я избрал тебя.

Я очень хотел вышибить дух из этого умалишенного, забрать свои вещи и уйти, но, во-первых, я был не особо силен в драках. А мой недолгий, но продуктивный, опыт проживания на улице подсказывал мне, что некоторые бездомные старики размахивают кулаками на порядок лучше меня. А во-вторых, нелепая беседа была не слишком высокой ценой за возможность набить желудок. Поэтому я решил минимально поддержать разговор, придерживаясь выбранного Диро курса, и поинтересовался, яростно вгрызаясь в жесткую, плохо прожаренную куриную ножку:

— Избрал для чего?

— Для спасения мира, — пояснило беззубое недоразумение.

Я невольно рассмеялся.

— Слушай, Диро, на самом деле, я не понимаю, что ты несешь. Одно ясно, даже если гипотетически предположить, что ты не тронулся, то давай начистоту: какой из меня спаситель? Я с трудом выживаю на улице, я труслив, как заяц. Да я даже плавать не умею!

— Это все мелочи, — старик пожал плечами. — Смелость — не всегда хороший советчик. Что до улицы, так ты выживаешь не так уж бездарно, другой бы на твоем месте уже спекся, а к чемпионату по плаванью я тебя точно не готовлю.

— Да-да. Очень интересно, — вяло пробормотал я, обгладывая кость, намекая, что слова собеседника для меня не более чем, бредовый шум, но я снисходительно не уйду, пока не доем, разумеется.

— И снова ты лжешь, — вздохнул Диро. — Вот это невежество, неуважение к истине, мне в тебе не нравится. Но я привыкну.

— Это сарказм, а не ложь. Но даже если бы и ложь, зачем привыкать? Разве как наставник ты не должен искоренять в своем «избранном» всякие такие грешки? — я внезапно решил откровенно подтрунивать над ним, пытаясь поймать на каком-то несоответствии, как привык ловить сектантов на незнании Библии. В лучшие времена, конечно. Сейчас я обходил этих стервятников стороной.

— Я не наставник, — с интонацией терпеливого учителя, сказал старик, глядя на меня с укором. — Я — наблюдатель. Я лишь обучу тебя некоторым навыкам, хотя и этого не должен делать.

— То есть, — я махнул кружкой, привлекая внимание здешнего персонала и требуя себе еще пива, — правильно ли я понимаю: ты наблюдаешь, а я спасаю мир?

— Ну вот! — просиял Диро. — Можешь же, когда хочешь! — он щелкнул своими грязными пальцами, покрытыми пятнами, о происхождении которых я не хотел знать.

Я закатил глаза и демонстративно вцепился зубами в кусок хлеба, давая понять, что не разделяю восторгов.

— Итак, — продолжил мой собеседник, воодушевившись и ошибочно расценив мое поведение, как желание слушать его бредни дальше, — ты же понимаешь, что... — продолжил он, но вдруг осекся и заинтересованно спросил, — у тебя какое образование?

— Экономическое, — ответил я, не понимая, зачем ему это. — А тебе что бухгалтер нужен? Карманы сосчитать?

— Ну, теперь я по крайней мере могу надеяться, что считать ты умеешь, — старик отхлебнул своего пойла, снова возвращаясь к язвительно-покровительственным ноткам. — Вот только в философии ты явно не силен. С другой стороны, возможно оно и к лучшему. «Табула раса», так сказать.

— Какая раса? — переспросил я.

— Не важно, — с умным видом, сообщил Диро, поковырявшись мизинцем в ухе, всем своим видом давая понять, как далеки мы друг от друга в плане образования. — Это латынь, мальчик.

— Какой я тебе мальчик? Мне тридцать три скоро. И у меня есть имя, — я смотрел на него в упор с легким раздражением. Может ему тоже едва исполнилось тридцать три, как мне было понять, если он такой потрепанный, да еще с бородой.

— У тебя было имя, — насмешливо протянул старик, не обращая внимания на мои попытки испепелить его взглядом, — а потом ты умер.

— Я перед тобой сижу и ем, так что я не умер, — ответил я, понимая, что любые попытки возражать бессмысленны, но не сдаваясь. К тому же передо мной стояло нечто, требующее моего внимания и отдаленно напоминающее пюре. Отказаться было выше моих сил.

— Правильно, но это другой ты, — Диро совершенно искренне улыбнулся, будто гордился мной. — Новый. «Избранный».

— И что же мне теперь делать? — с ехидцей осведомился я. — Как представляться? Здравствуйте, я «избранный», не найдется ли у вас для меня какой-нибудь грязной работенки? Что я умею? Да вот хотя бы мир могу спасти. Только если плавать не придется, конечно. О, и никаких драк.

Старик посмотрел на меня с укором и легким отвращением, его настроение мгновенно переменилось.

— Ты, однако, идиот и клоун, я даже не знаю, что хуже, — пробормотал он, почесывая плешивую бороду, — но я уже избрал именно тебя, ничего не поделаешь. Переизбрать «избранного» нельзя. Вот если бы я был «хранителем секунд», я бы, конечно, отмотал назад, но… — мой собеседник демонстративно развел руками, а потом перестал ломать комедию и вновь вперился в меня взглядом. — Я сам тебя назову. И это имя будет вечным. Даже когда ты снова переродишься, оно останется за тобой, — издав неприятный смешок, он утер нос рукавом. — Даже если ты не переродишься, имя будет жить и принадлежать тебе. Знаешь, как те дома в муниципалитете, которые числятся за мертвыми душами.

Я снова очень захотел встать и уйти, но на улице начался ливень, и я все еще не отобрал у этого психа свои вещи, такие, например, как сломанный швейцарский нож, пакетик просроченных леденцов, грязный носовой платок и прочий скарб нищего. К тому же нам как раз принесли пирог, который выглядел таким каменным, будто его испекли далекие предки мамаши, владевшей этим заведением. Зато в нем была капуста. И неутолимый голод вкупе с осознанием, что снова я буду есть не так скоро, как хотелось бы, удержали меня на месте.

— Вот что, — начал я бодро, предпринимая очередную попытку расставить все точки над i, — давай без обиняков, кратко и по пунктам. Я бывший финансовый директор процветающей компании своего тестя. Жена лишила меня средств к существованию, друзья были не моими, а ее друзьями, а я остался на улице. Я выжил, понятия не имею, как именно, но выжил. Однако выжил я физически. Морально я оказался вовсе не так крут, как мне думалось, когда мой кошелек из натуральной кожи и мои банковские счета были набиты деньгами. В один прекрасный день, а именно сегодня, я понял, что с меня довольно. Но мне не хватило духа даже прыгнуть с моста. И тут явился ты и великодушно помог, — я перевел дыхание и хлебнул пива, неизвестно, когда подлитого в кружку, ведь, как мне казалось, к нам никто не подходил. Диро был нем, как рыба, но таращился на меня. Это означало, что он слушает, и я продолжил. — Однако дальше начало твориться нечто, связанное с тем, что ты законченный псих. Ты вытащил меня из воды, откачал, зачем-то притащил в морг и опустошил мои карманы. Потом привел сюда и накормил почти до отвала, рассказывая сказки городского сумасшедшего о «наблюдателях», «избранных» и прочей требухе. А потом ты слиняешь, а мне нечем будет платить даже за этот чертов пирог и, черт возьми, я...

Да-да. Тут я осекся, потому что вдруг понял, что на меня смотрит не только старик. На меня смотрели абсолютно все присутствующие в баре: одноглазый толстяк с деревянной ногой, сидящий в самом темном углу, худосочная официантка в чрезмерно короткой юбке и с таким огромным носом, что тот отвлекал взор даже от ее обнаженных ног, втиснутых в узкие туфли на адских шпильках, сгорбленная старуха за стойкой, лениво протирающая тарелки, и молодой парень, одетый как ковбой из дешевого вестерна.

— Что?! — резко выкрикнул я, почему-то неприятно испугавшись, а потому перейдя в наступление. — Своих дел нет?!

Никто не отреагировал. Все молчали, застыв подобно восковым куклам. И когда тишина заставила меня похолодеть, первой заговорила старуха:

— Раз уж ты так любишь раскладывать все по полкам, дружок, — сказала она с каким-то диким фальшивым акцентом, — я немного пообщаюсь с тобой на твоем языке. Итак. Во-первых, наблюдатель никогда не берет ничего в долг и все его счета оплачены, во-вторых, твой ужин — за счет заведения, в-третьих, хватит, себя жалеть! Сидишь и плачешь, как пятилетка, смотреть противно, — она сплюнула прямо на барную стойку и стала этим плевком полировать поверхность, покачивая головой.

— Тише, тише, — губы Диро внезапно тронула веселая улыбка, а потом он обратился ко мне, — на том свете уж с фонарями ищут, а темперамент не растеряла. Резковато, конечно, но вообще-то она не сказала ни одного неверного слова.

— Я ничего не понимаю, — мне отчаянно хотелось проснуться, — ничего. Это что, пристанище психопатов?

— А вот это правда, ты ничего не понимаешь, — примирительно согласился старик, — ты даже слово «психопат», трактуешь, как обыватель. Впрочем, это как раз хороший ход. Поэтому мы сделаем так. Я расскажу тебе все, что ты должен знать для начала Игры. А потом ты, разумеется, сможешь послать меня ко всем чертям и уйти, чтобы в итоге проверить, поверить и вернуться. Или сможешь просто поверить. Как тебе идейка?

Я не хотел отвечать. Я сдался. Я кивнул. Еда и пиво разморили меня, сделали податливым. Диро кивка хватило, и он начал обещанный рассказ:

— Представь себе, что наш мир поделен на клетки, вроде тех, в которых фермеры разводят кроликов. Каждая клетка — это какое-то особенное место. Клетки эти, дружок, бывают разными. Встречаются «клетки добра». Встречаются «клетки зла», - старик закурил, а я заметил, что все посетители бара стали перебираться ближе к нашему столику, ожидая продолжения, и оно последовало незамедлительно. — В этих клетках много кто живет и размножается: люди, животные, растения, насекомые, «хранители секунд», может и Бог твой где-то имеется, — он усмехнулся. — Но Санты точно нет, прости, — я тоже усмехнулся, а Диро выпустил пару идеальных колечек дыма к облупившемуся потолку. — Но главное, что и у добра, и у зла есть представители. По шесть с каждой стороны. Это – соблазнительница, ведьма, наблюдатель, вор, богач и избранный.

Он сделал паузу и оглядел присутствующих. Я тоже их оглядел и пришел к выводу, что именно они и имелись в виду. Видимо мой задумчивый вид заставил старика сделать определенные выводы, и он сказал:

— Да, я знаю, все мы здесь имеем довольно сомнительное соответствие вышесказанному, я вместо наблюдения вечно лезу в чужие дела, Ливи у нас далеко не красотка, прости дорогая, Изергиль не способна сварить даже простую лапшу, а о яде я вообще молчу, Буров богат исключительно духовно, Ститчер постоянно попадается. Но и ты, явно, не герой, как ты и сам справедливо отметил. Вот такое вот юродивое добро. Но это не главное. Главное, что добро всегда живет в балансе со злом. Но порой со зла, или шутки ради, зло бунтует и нарушает равновесие. Вот тогда и начинается большая Игра.

На этой торжественной ноте Диро замолчал и все присутствующие обратили свое внимание ко мне. Очевидно, они ожидали какой-то реакции, может быть даже речи. В речах я был силен, но уж больно не хотелось втягиваться, особенно в свете услышанного и сказанного на полном серьезе. А вот с реакцией медлить я не собирался и произнес, отодвигая опустевшую посуду и поднимаясь:

— Ты сказал, что я могу выслушать тебя и уйти, не так ли?

Скажу вам честно, несмотря на показную серьезность и смелость, я очень надеялся на положительный ответ, потому что численное превосходство было не на моей стороне.

— Я сказал уйти, убедиться в том, что я не лгу и вернуться, — насмешливо щурясь уточнил старик, — но в целом, все верно.

— Вот насчет «вернуться», это вряд ли, — сказал я и добавил, — «адьос, амигос», — это было крайне глупо и в глазах моих оппонентов отразился сей факт. Но я всегда мечтал сказать это кому-то однажды и удалиться красиво в закат, однако из компании тестя меня вышвырнули два дюжих мордоворота, с которыми не стоило лишний раз шутить, а бывшая жена так орала из-за своих кукол, что все равно кроме себя самой ничего не слышала. Отвернувшись, чтобы спрятаться от назойливых испытующих взглядов, я медленно пошел к двери, внутренне опасаясь погони, но никто не пытался меня остановить. Лишь Диро пафосно сообщил мне вслед:

— Я преподнес тебе дар.

И дверь захлопнулась у меня за спиной. На улице была глубокая ночь, дождь закончился, только мокрое обтрепанное объявление на влажной стене забегаловки напоминало о том, что осадки были и прошли. Оно гласило: «Покупаем хлам». Ни номера телефона, ни адреса. У меня хлама не было. Я вдохнул полной грудью аромат свободы и вспомнил, что так и не забрал свои вещи. С другой стороны, все было не так уж плохо, потому что, я мог вообще не уйти живым из этого филиала психушки. Так что, считай, я просто заплатил за ужин всеми имеющимися у меня в наличии пожитками. Наслаждаясь сытостью и все еще находясь в легкой эйфории от выпитого пива, единственного, что было мало-мальски приемлемым из потребленного мной, я шагнул на абсолютно пустую дорогу. Я не знаю, как так вышло, что я не услышал звука мотора, возможно я был слишком беспечен и доволен собой, возможно я радовался, что легко отделался, но вспышка фар и визг тормозов стали для меня неожиданностью. Удар был таким болезненным, что мне казалось, будто мои внутренности вывалились наружу. К величайшему сожалению, я не лишился сознания. Я помню, как взлетел, нелепо взмахнув конечностями, как приложился о лобовое стекло, услышав его неприятный треск, как шмякнулся на асфальт. В этот раз я не думал вообще ни о чем, кроме того, что в моем теле сломана каждая, даже самая маленькая кость. Что-то теплое, остро пахнущее яблоками, растекалось подо мной, и я откуда-то точно знал, что это кровь. Я внезапно увидел яркую неоновую вывеску: «Пристанище психопатов». Раньше её здесь не было, это был факт, но уже не важный. А потом стало темно. Несколько раз я словно выныривал из мрака и мне доставались вспышки света, обрывки фраз и невероятная, ослепляющая, всепоглощающая боль.

Вспышка.

— ...Я не хотела, о боже мой я не хотела, он сам вышел на дорогу! — должно быть этот завывающе-истеричный голосок принадлежал неизвестной дамочке, которая сбила меня.

— Бросьте, красавица, он никчемный бродяга! Сотка, дорогая леди, и мы все тут приберем, — это заискивающе и одновременно с намеком на предложение, от которого нельзя отказаться, отвечал ей поганец Диро.

Боль. Тьма.

Вспышка.

— ...Слишком много крови, — молодой мужской голос. Ровный, но с явной досадой. Это определенно говорил ковбой из бара. Как его там? Ститчер? За что он переживает? За меня? За следы после меня?

— Ты что разучился кровь с тротуаров смывать? Живее, тащите его в бар! — раздраженно, резко, узнаваемо. Это командовал мерзкий старик.

Боль. Тьма.

Вспышка.

— ...Пульса нет, он не дышит, — носатая официантка. Она спокойно констатировала факт. Перед ней валялся почти мертвый человек, а она была так бесстрастна.

— Умер, — бас, которым мог говорить только тот одноглазый толстяк. Что это у него за нотки обнаружились в тоне? Сожаление? Похоже, он оказался хорошим парнем, но мне не суждено было узнать этого никогда.

— Я его предупреждал, сам виноват, — безразлично ворчал Диро, — к утру очнется.

— А кости, посмотри, вот тут торчит, — вмешалась скрипучая старуха с дурацким акцентом.

— Срастутся, — это снова их шизанутый предводитель, — он бессмертный, дорогая.

Я хотел сказать им, что я не умер, что мне нужен врач, потому что Диро — мошенник, который обманывает каждого члена их маленькой секты. Я хотел заорать, что кости у меня не срастутся, тем более за несколько часов, оставшихся до рассвета, но не смог, у меня изо рта, булькая, выплескивалась кровь.

Боль. Тьма.

И я снова умер.

***

Утро наступило для меня так болезненно, будто меня били всю ночь, как боксерскую грушу. «Кричало» все: каждый орган, каждая косточка, и я вспомнил, что попал под машину. Однако, каким-то шестым чувством я уверено ощутил, что цел и могу встать. В висках застучало, когда я сначала сел на кровати, а потом попытался подняться придерживаясь рукой за металлическую осязательно ледяную спинку-решетку. Комнатушка, где я находился явно использовалась, как кладовка: меня окружали банки, коробки, стопки желтых от старости газет и листовок, какой-то мусор в придачу, а воняло тут все тем же старым добрым прогорклым маслом. Из этого пришлось сделать неутешительный вывод: Диро и компания притащили меня обратно в бар. Дальнейший осмотр помещения позволил мне обнаружить в углу грязный умывальник, а над ним не менее замызганное зеркало, которым грех было не воспользоваться. Увиденное не обрадовало. Моя одежда была в крови, причем, количество ее не оставляло сомнений в том, что я должен быть трупом, и никак иначе. Я усмехнулся, открыл воду и плеснул себе в лицо. Потом, разыскав дверь в коридор среди баррикад из ящиков, я вышел, прислушался и, определив, что слева раздаются голоса, пошел на них. Мрачный коридор вывел в знакомый зал, где я ужинал не далее, чем вчера. Они все были здесь. Ковбой и толстяк сидели на своих местах. Старуха протирала посуду, а девчонка прибиралась на столах, бессмысленно переставляя солонки и перечницы.

— Убедился и вернулся, — торжествующе сказал Диро, поднимаясь с подоконника.

— Я не вернулся, — ответил я, сразу же переходя в наступление и повышая голос, — вы меня сюда притащили!

— Факт возвращения имеется, — сообщил толстяк, с интересом меня разглядывая.

Я его проигнорировал и продолжил свой наезд на старика:

— Спектакль на пятерочку. Наркота была в курице или в пиве, чтобы наверняка? А кровь свиную взяли или для верности больничку грабанули?

— Послушай... — Диро выставил руки ладонями вперед, демонстрируя успокаивающий жест, но в этот раз я не купился, рявкнув:

— Наслушался! — и прошипел, как мне казалось, зловеще, надвигаясь на него. — Ты должен мне рубашку! И верни мне мои вещи! Я не стану играть в ваши игры!

— Но без тебя нам не спасти мир, — сказала старуха тоном «без тебя нам не сварить суп».

— Какой мир!? — заорал я, окончательно теряя остатки самообладания. — По вам всем психушка плачет!

— Это бесполезно, — сокрушенно произнес толстяк, — это не герой, а дебил какой-то. Сколько раз тебе надо умереть, чтобы поверить в свое бессмертие?

То, что я сделал в следующие тридцать секунд, очень точно подтверждало слова Бурова, если я правильно запомнил его фамилию. Ибо я поступил как законченный дебил, претендующий на «премию Дарвина». Поляк, оттяпавший себе голову пилой на собственном мальчишнике, оказался просто младенцем по сравнению со мной. То ли я все еще находился под действием наркотиков, то ли среди умалишенных ты сам становишься таким же, но я схватил со стойки огромный тесак, так небрежно и удачно оставленный старухой, и полоснул им себе по горлу. Пальцы свело от боли и мое «оружие» выпало из них с оглушительным мерзким звоном и скрежетом, ударяясь об пол. Кровь хлынула фонтаном, но никто не кинулся меня спасать. Видимо они очень верили, что я бессмертен. Только официантка жалобно сказала, не переставая жевать жвачку:

— Мне опять все это мыть, что ли? Вот ублюдок.

Реплика повисла в воздухе и стала прекрасным завершением моей идиотской жизни. «Напишите это у меня на могиле», — подумал я и упал, будто в замедленной съемке. Диро поднялся со своего места, наклонился ко мне и с интересом стал наблюдать, как жизнь вытекает наружу вместе с кровью.

— Дурак, но находчивый, — восторженно сказал он, оборачиваясь к подошедшему ковбою. — Прямо сказочный персонаж. Всё, как надо.

И я умер в третий раз. Ни о чем не думая.

***

Когда я очнулся, у меня было перевязано горло, я лежал на сдвинутых столах в центре зала, а вокруг ползала официантка с тряпкой, она мыла пол, и вода в ведре была темной от моей крови.

— Правильно Буров сказал, — заметила она, увидев, что я открыл глаза, — ты законченный дебил, а не герой.

Спорить было сложно, но я не мог промолчать, прохрипев в ответ:

— Ты тоже, знаешь, соблазнительница посредственная.

— В Федерации Зла я была бы красоткой, — сообщила девушка, — но мне вот досталось место среди черных, кретины, мать вашу.

— Черных? — я сел и проверил, могу ли вертеть головой. — Разве добро — черное?

— Чернее некуда, — официантка подняла ведро. — А какими нам быть, если мы за всеми дерьмо убираем, включая собственного героя? Не топчи тут, я твои ботинки еще не вымыла.

Я глянул на свои ноги и понял, что качественно омыл их в луже собственной крови, прежде чем встретиться с полом. Девчонка пошла к дверям.

— Эй, — окликнул ее я, — а где Диро и остальные?

— Я не секретарь здесь, — огрызнулась та, но потом все же ответила, — Буров на реке, Ститч в супермаркете, ворует конфеты, старуха с ним пошла, у нас капуста закончилась, а Диро не доложился. И я — не «эй». В отличие от тебя у меня есть имя. Ливи, Оливия, Оли с ударением на «о», если особо одаренным не сразу понятно. Еще вопросы?

— Да, — сказал я и слез со стола под ее испытующим взглядом, выбирая правильное из возможных имён. — Ливи, у тебя есть еще одна тряпка?

***

Скорее всего вас мучают сомнения и вопросы. Вы в полном недоумении думаете: почему он согласился? Что это за «мэрисьюшный» поступок из фанфика безграмотной малолетки, стремящейся ускорить события?

Я не знаю, как вам это объяснить. Мой рациональный ум требовал бежать отсюда без оглядки, и лучше всего — в полицейский участок. Но мой внутренний голос умирал от смеха. Что скажу я там? Что старик и старуха при содействии еще трех безумцев опоили меня каким-то наркотиком и наняли женщину, которая собьет меня машиной, а потом та заплатила им за избавление от тела? Что Диро сбросил меня с моста в реку? Что я сам перерезал себе глотку и выжил? И где я после этого окажусь?

Но вовсе не это заставило меня сделать выбор. Я мог просто уйти, сесть на товарный поезд, сойти в другом убогом городке и попытаться найти там работу, скорее всего безуспешно. Когда мы мыли полы с Ливи я вдруг осознал безвыходность этой идиотской ситуации. Я — бездомный, безработный, отчасти беспомощный перед трудностями жизни и чужими кулаками человечек, который предсказуемо свихнулся от всего этого так, что по какой-то нелепой случайности поверил в собственное бессмертие.

Теперь, с этим даром или везением, я мог не бояться, что меня убьют подобные мне или сожрут крысы. Я возил тряпкой по полу, размазывая бурую жижу, и размышлял, равно ли бессмертие безнаказанности. Смогу ли я, например, убить свою бывшую и её властного папашу, и, если попадусь, а я попадусь, всенепременно, смогут ли меня приговорить к смертной казни? Это было бы довольно забавно. Я мог бы воскреснуть в мешке для трупа, или в собственном гробу. Задохнуться и воскреснуть снова. И так навеки вечные застрять в замкнутом круге. С другой стороны, что будет, если меня кремируют? Соберется ли мой прах в единое целое? Я представил, как крошечные пылинки сползаются со всех сторон, чтобы сложиться в меня, и меня чуть не вывернуло.

С другой стороны, можно было пойти по пути наименьшего сопротивления. Я мог украсть что-нибудь и сесть в тюрьму, там во всяком случае я получил бы трехразовое питание. Я мог. Мог сделать любой другой выбор. Но я не хотел. А еще мне пришла в голову мысль о том, что, если я откажусь играть по их правилам, уйду отсюда, дар будет отобран назад, и я просто сдохну в канаве. Чаша весов личной выгоды не просто слегка накренилась в нужную сторону, она практически разгромно обрушилась.

Это было совершенно безумно, неправильно, глупо и инфантильно — остаться здесь. Но это было в моём стиле. Я мог уйти от жены, когда мы перестали любить друг друга. Я мог послать тестя ко всем чертям и пытаться строить свою жизнь самостоятельно. Но я не делал этого. Трусость ли, намерение ли стать хозяином жизни, или простое отсутствие желания сопротивляться обстоятельствам, я не знаю. Но что-то из этого списка руководило мной в юности. Наверное, я был паразитом. Им я остался и сейчас.

Подобно стадному барану, нуждающемуся в опеке и имеющему отчаянное и бесполезное желание выжить, я стремился принадлежать к какой-то группе. Группе, которая предоставит мне больше шансов.

И вот сегодня я был окружен пусть странными, но живыми людьми, которые не важно зачем, но приняли меня, причем сами же и позвали. Здесь было все, о чем я грезил последние недели. Тепло, горячая вода, пусть омерзительно невкусная, но сытная еда, и, возможно, приличная сухая одежда. Я даже напиться здесь мог.

Произойди такое в те дни, когда у меня была платиновая карточка, я бы просто ушел и моментально забыл эту идиотскую ситуацию или посмеялся бы над ней с партнерами тестя, которые обычно меня не слушали. Но сегодня — определенно нет. В моей провальной жизни снова появились люди, которых я знал по именам, и этого было достаточно. Достаточно для того, кто почти начал разговаривать сам с собой и панически боялся расщепления личности на почве стресса, и чьё отчаяние росло параллельно с количеством дней, проведенных на задворках.

По сути, я осознавал, что происходящее реально, но предпочитал выдумать кому, чтобы не сойти с ума и объяснить самому себе то, чего не мог понять привычным узколобым путем человека, который давно перестал верить в любые чудеса. Мои шутки и разговоры о Боге, посещение крестин, венчаний и похорон, всегда были не более, чем попыткой быть таким, как все, верующим, но не очень истово. Подсознательно я всегда знал — за любой гранью нет ничего. Как жестоко я тогда заблуждался.

***

Когда мы закончили с уборкой, которая проходила в тягостном молчании, вернулся Диро и застал меня в главном зале, где я убеждался в том, что кровь очень трудно смыть с ботинок.

— Как самочувствие? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Я, черт возьми, жив, — ответил я, — и мне кажется, что я свихнулся.

— Ясно, — Диро зашел за стойку и плеснул себе местной прозрачной гадости в грязный стакан. — Где все?

— Старуха ушла за капустой, Ститч с ней вместе, практикуется в похищении шоколадок, а Ливи на кухне пытается приготовить яичницу по кулинарной книге. Третий вариант, судя по запаху, получился более удачным, чем два предыдущих, — отрапортовал я. — Вероятно, всё это выглядит, как чушь, но иных ответов у меня нет.

— Ясно. А Буров? — Диро с нестариковской проворностью забрался на стойку и стал пить, смакуя каждый глоток, будто у него в стакане был дорогой коньяк. Его мой информационный поток нисколько не смутил.

— Богач ушел на реку, надеюсь, ловить рыбу, потому что капусту в исполнении твоей подружки жрать не очень хочется, — огрызнулся я, орудуя тряпкой и чувствуя себя слегка разочарованным от того, что одному мне ничего не было ясно.

— Вчера жрал, — пожал плечами Диро. — Какие планы? Какие выводы?

— Ну, я погорячился, когда сказал, что вы меня накачали, — ответил я. — Теперь я думаю, что лежу в коме, возле меня плачет моя жена, а вы все — плод моего воспаленного воображения. Так что я могу смело остаться здесь и спасать мир, или что там делают «избранные».

— Интересная позиция, — Диро засмеялся, демонстрируя беззубый рот, — но ты чувствуешь боль, а во сне ее нет.

— А я попал в аварию, — продолжил я фантазировать, — и боль мучает меня наяву, пробиваясь даже сквозь сон.

Диро покачал головой.

— Мне в целом наплевать, как ты это трактуешь, — объявил он, — мне любопытно, почему ты остался.

— Выйду я из комы и что расскажу? — я швырнул ботинок в ведро. — Как бродил по улицам подбирая бычки? Гребанные ботинки уже не отмыть.

— Да, лучше спасти мир, — согласился Диро, — рассказ выйдет более красочным. И это проще, чем смывать собственную глупость с такого дешевого дерьма.

— Тогда закрываем тему, — я встал и босиком дошел до стойки. — Лучше поговорим о новой одежде для «избранного».

Диро смерил меня странным взглядом, но никак не прокомментировал моё рвение. Он только кивнул, залпом допил свою порцию и ловко спрыгнул со стойки.

***

Следующие несколько часов мы провели в тесной кладовке, где я очнулся после своего провального самоубийства. Диро занимался тем, что снимал с полок коробки и вываливал их содержимое на пол, выуживая из них разнообразные сомнительные вещи, а я старательно объяснял ему, почему очередной, подобранный им для меня образ, не лезет ни в какие ворота и складывал всё обратно. Это было похоже на весеннюю уборку. Но нет, уборкой это не было. Страсти накалялись, старик был недоволен моей несговорчивостью, особенно когда я отказался надевать костюм в стиле «мэн-ин-блэк». Диро настаивал, что это придаст мне индивидуальности: бывший богатей, сменил имя, но не имидж. Я же искренне считал, что костюмов с меня достаточно. Мне не хотелось вспоминать о своих неудачах.

В итоге мы все-таки нашли компромисс, который не имел отношения к официозу и максимально давал мне возможность слиться с толпой, если бы не детали, добавленные моим упёртым наставником. Теперь перед зеркалом красовался среднестатистический человек, одетый в черные джинсы, черные кроссовки и черную футболку с многозначительной белой надписью «Какая, скажите, пешка не желает стать ферзем?». Я вздохнул разглядывая себя и разматывая тряпку, которая служила импровизированным бинтом. Шрама на шее не было, только растертая и запекшаяся кровь. Я перевел взгляд на Диро и он выдержал его, не моргая и умудряясь выглядеть, как нашкодивший кот, который ни в чем не виноват. Я вздохнул. Всё еще сложно было поверить, что всё это происходит наяву, но я точно не спал. Ни при каких обстоятельствах мне не могли привидеться вязанные грязно-бежевые перчатки с обрезанными пальцами и в цвет им вязанный же жилет без карманов и пуговиц. Это и была та вторая часть компромисса, избранная для «избранного» «наблюдателем». Кроме того, и надпись на футболке, и вывеска, и объявление про хлам, и те газеты, которые попадались мне, пока мы перебирали одежду, подтверждали, что я не заперт в кошмаре. Как известно, во сне невозможно ничего прочесть. Я же отчетливо различал буквы и мог собрать их в слова. Впрочем, про кому мне ничего неизвестно.

— Ты все еще можешь выбрать тот черный костюм, — нарушил молчание Диро.

Я снова посмотрел в зеркало. Мне хотелось быть героем. Спасителем. Какой мальчишка в любом возрасте об этом не мечтает?

— Надену, когда победим зло, — сказал я с неуклюжей торжественностью, похоже, принимая правила.

***

Едва мы вернулись в зал, как вбежала Изергиль. Она выглядела растерянной настолько, насколько бывает мать, у которой только что похитили младенца. Не уверен, что могу объяснить эту метафору, как и прочие другие, но волосы её были в большем беспорядке, чем в момент нашей последней встречи. Кроме того, она была в одном мокасине и размахивала руками беспомощно открывая рот, как рыба, выброшенная волей судьбы на берег. Я только очень надеялся, что она выглядела также еще до того, как увидела мой новый «прикид», например, через окно с улицы. Диро повернул голову, извлёк из кармана сигарету и закурил. Он не задал старухе ни единого вопроса и даже не попытался хоть как-то помочь.

Тогда я решил действовать, зашел за стойку бара и выбрал на полке наименее подозрительную бутылку, что было непросто, так как всё было без этикеток. Прихватив чистый по здешним меркам стакан, я плеснул в него жидкости (на этот раз серой) и подал напиток все так же беспомощно трясущейся Изергиль, ловко подсунув под нее стул, потому что она как раз собралась рухнуть на пол. Диро же вообще потерял ко всему интерес, отойдя к окну и стряхивая пепел в какое-то блюдце на подоконнике.

— Эй, Диро, с ней что-то не то происходит, — я попытался привлечь его внимание, глядя на то, как старуха жадно глотает неопознанный алкоголь.

— Не заморачивайся, — ответил Диро, — ты не умеешь делать выводы. И пока не видишь очевидного. Ничего особенного не происходит. Ститча, вора нашего, замели.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовался я.

— У нее спроси, — Диро, мотнул головой в сторону Изергиль, а та закивала так часто, что я испугался, что у нее отвалится голова. Я даже представил, как она покатится по полу, цепляясь за всё носом.

— Замели, — выдала старуха, перестав трястись. — За коробку имбирного печенья. И не говорите мне, что ему нельзя брать такие крупные вещи.

— Зачем говорить то, что и так ясно? — философски заметил Диро. — Только слова тратить. Сегодня ночью пойдем вытаскивать.

— Откуда, простите, вытаскивать? — заинтересовался я, остро ощущая неприятности, что было довольно странно, потому что раньше мне всегда казалось, что у меня напрочь отсутствует шестое чувство. Однако на этот раз где-то в желудке родился липкий комок, который видимо и называется предчувствием. Оно оправдалось.

— Из полицейского участка, разумеется, — Диро посмотрел на меня сначала как на идиота, а потом на его губах появилась понимающая усмешка, — да не бойся ты. Во-первых, ты бессмертный, во-вторых, ты не видел наш участок: два старых толстяка и один зеленый мальчишка. Никто даже испугаться не успеет, как мы уже зайдём и выйдем.

— Я не боюсь, — ответил я немного сконфуженно, похоже старик видел меня насквозь. — Я просто не хочу провести остаток своей комы в тюрьме.

— Какой комы? — спросила Изергиль, подав голос из своего угла. Тон ее показался мне странным, по-моему, она даже икнула и, обернувшись, я понял причину. Старуха была абсолютно пьяна. Пока я вникал в то, что мне предстоит этой ночью, она добралась до «серой» бутылки и опустошила ее на две трети. Я вздохнул и вопросительно глянул на Диро, тот только неопределенно пожал плечами и терпеливо пояснил для ведьмы:

— Наш избранный думает, что он в коме, а мы все — плод его воображения.

Старуха истерично расхохоталась, потом закашлялась и наконец сказала:

— Тогда вора можно не спасать, раз он выдуманный, каталажка тоже не-ре-аль-на, — последнее слово она произнесла по слогам и ткнула пальцем в мою сторону, а потому снова зашлась дурацким смехом.

— Надо ее уложить спать, — сказал я старику.

— Черта-с-два! — Изергиль показала мне фигу. — Нельзя спать в чужом сне.

Диро затушил сигарету.

— Ей нельзя спать, — произнес он. — Она не сможет проснуться к ночи.

— А зачем ей просыпаться? — спросил я. — Сегодня шабаш на Лысой горе?

Диро, представьте себе порылся в одном из своих карманов и извлек из него календарик с эмблемой Общества защиты животных. Он долго вдумчиво всматривался туда, испытывая мое терпение, а затем сообщил:

— Да нет, шабаш в четверг. И это хорошо, иначе Изергиль не смогла бы пойти с нами выручать Ститча.

— Она пойдет с нами?! — воскликнул я и, увидев, что Диро не шутит, запротестовал, — Диро, она пьяна в стельку! Нет, это исключено. Она пойдет с нами только через мой труп.

— Твой труп в принципе исключен, — сказал Диро, — ты же уже убедился.

— Это выражение такое, — огрызнулся я.

— Абсурдное выражение, если учесть обстоятельства, — старик почесал бороду, вытащил из нее кусочек засохшей картошки и бросил на пол. — Сколько раз я повторял тебе. Не разбрасывайся словами. А ты еще и повторяешь их по два раза. Это очень раздражает.

— Лучше бы ты мусором не разбрасывался, — брезгливо ответил я. — Вот что действительно раздражает.

— Что, один раз помыл пол и уже разоряешься по поводу каждой крошки? — съехидничал старик. — Может, еще наденешь передник и станешь напитки разносить?

Я хотел придумать что-нибудь меткое и обидное, но не успел. Изергиль захрапела, причмокивая губами, и под эти фанфары в бар вошел богач. Он постукивал деревянной ногой, с трудом перенося на нее вес огромного тела и помахивал связкой рыбы, рассматривая нас всех своим единственным глазом.

— Кого поминаем? — спросил он, наконец.

Диро принялся ему объяснять, а я почти не слушал, я смотрел на рыбу. А посмотреть было на что, скажу я вам. Такие зубы у рыб я видел исключительно на картинке, как, впрочем, и такие глаза.

— Ты что, их на дне собирал? — выдавил я, подходя ближе и присаживаясь на стул, чтобы разглядеть ужасающий улов.

— Зачем на дне? — удивился толстяк. — В речке поймал с моста.

— Но тогда почему они такие? — я потрогал клык и едва не порезался.

— Какие такие? — Буров был в искреннем недоумении.

— Уродливые, — пояснил я, — такие только на дне океана водятся.

— Аааа... — мой собеседник махнул рукой, — так это… Они ж мутанты. Лет тридцать назад в нашу реку отходы случайно сбросили, вот рыбка и приспособилась.

— То есть она радиоактивная? - уточнил я.

— Понятия не имею, — Буров развел руками, — я ее на это не проверял. Но вкусная — пальчики оближешь. Разделать поможешь?

Я с ужасом посмотрел на Диро, а тот усмехнулся и сказал:

— А чего ты паришься, дружок? Ты же в коме.

— А вдруг я съем эту детскую страшилку или уколюсь костью? — спросил я. — А на самом деле это кто-то там сделает мне смертельную инъекцию?

— Тебе бы книги писать, — влез Буров, —- что-то вроде романов старины Эдгара. «Убийство на улице Морг».

— Не надо про морг, — взмолился я. — Хотя река пугает меня не меньше. Я упал туда, где водится это, — мой взгляд снова оказался прикован к рыбе, от вида которой по спине пробежал неприятный холодок.

— Лады, — миролюбиво согласился Буров, — не будем говорить о морге и бросать тебя в реку. Только я не понял, причем тут кома?

Тут Диро снова объяснил мое восприятие ситуации, при этом не удержавшись от издевок через каждое слово. Толстяк в отличие от Изергиль не засмеялся.

— Ну что тебе сказать, каждый сам выбирает как уходить от реальности. Кто-то глотает цветные таблетки, кто-то курит всякую дрянь. Кто-то нажирается до беспамятства. Считать реальность выдумкой, это, пожалуй, новая классная фишка. Это значит, что ты не только бессмертный, но теперь еще и бесстрашный. Дай пять! — и он выставил вперед огромную ладонь, по которой я просто не мог не хлопнуть, так это добродушно и ободряюще было предложено.

— Даааа, — протянул Диро, — похоже вы подружились, — он задумчиво почесал бороду, — а я думал, что ты быстрее всех сойдешься с вором.

— Я бы может и сошелся, — ответил я, — но вор в тюрьме.

— Не в тюрьме, — поправил меня богач, — в камере предварительного заключения, — а затем он обратился к Диро, — так во сколько мы выдвигаемся?

Я опешил.

— Ты тоже идешь?

— Ну да, — толстяк грузно опустился на стул, вытягивая свою деревянную ногу.

— Просто превосходно, — пробормотал я, поднимаясь и забирая у него рыбу, — пьяная старуха, Диро, который не затыкается никогда, толстый мужик с деревянной ногой и я, хренов избранный, который не умеет плавать.

Диро, который тряс Изергиль за плечи, тщетно не давая ей уснуть, возмутился:

— Ты не можешь утверждать, что я не затыкаюсь никогда. Ты не был со мной так долго, как «никогда», мы вообще встретились около суток назад, так что правильнее было бы сказать: Диро, который не затыкается около...

Я не стал дослушивать, я ушел на кухню. Похоже девчонка была самой адекватной в этой компании, хотя толстяк тоже ничего, если не считать рыб-мутантов. Ливи сидела за столом и ела яичницу. Судя по всему, это был черт знает, какой вариант этого блюда, я ошибся только насчёт одного: она не выбросила предыдущие, она их тоже съела.

— Печень посадишь, — сказал я.

— Ага, — ответила девушка, отправляя в рот очередную порцию.

— Я серьезно, — начал я разъяснять, — яйца вредны в больших количествах.

— Сказал человек с радиоактивной селедкой, — весело проговорила Ливи и у нее моментально улучшилось настроение.

— Вор в камере для дознаний. Он попался, — сообщил я, бросив рыбу в раковину и усевшись верхом на свободный стул.

Официантка придвинула ко мне сковороду и свободную вилку:

— Я подслушивала, — призналась она, — и штука с комой это здорово. Можно я тоже буду так думать?

— Что я в коме? — спросил я.

— Нет, на тебя мне начхать, — честно ответила девчонка, — я буду думать, что я в коме. Что на самом деле, я красавица, принцесса и так далее, — она поднялась и стала собирать грязную посуду, — и что у меня куча красивых вещей и серьги из жемчуга. А этот клоповник мне снится и только.

— Думай, — сказал я, — кто же тебе может запретить.

— Ты и можешь, — ответила Оливия, шмыгнув своим огромным носом, — это же ты придумал. А помнишь, как в песочнице говорили: кто придумал, тот и водит.

Я посмотрел на нее недоуменно, а она фыркнула.

— Диро не объяснил, да? — спросила она и тут же продолжила. — Мы все в Игре, избранный, у каждого своя роль. И мы можем придумывать разные фишки, правила. И никто не может воспользоваться ими без нашего разрешения. Ну вот как бы тебе объяснить... Вот если ты в бою бросишь противнику песок в глаза, он уже не сможет использовать тот же прием без твоего разрешения.

— Тебе не кажется, что это как-то по-детски? — спросил я, размышляя о странности такого ведения боя.

— Нууу, — протянула девушка, — а не по-детски перерезать себе горло, чтобы доказать, что ты не бессмертен?

— Интересно, — пробормотал я, — теперь все и всегда будут мне вспоминать это?

— Ну, пока ты больше ничем не прославился, — она фыркнула и спросила, — ты не уберешь свою рыбу? Мне посуду надо помыть.

— Ты ее разве не почистишь? — я доедал яичницу, облизывая вилку.

— Я? — Оливия покачала головой, — я к ней не притронусь. Рыбу чистит и готовит только Изергиль.

— А Буров предлагал мне, — ответил я, — к тому же старуха вообще не умеет готовить.

— Только не скажи ей это, а то она тебя в свинью превратит, — хихикнула девушка, — и плохо приготовит.

Я поднялся и решительно взял рыбу.

— Диро сказал, что колдует она тоже так себе, — я огляделся, — тут есть старые газеты или целлофан?

— Газет нет, Диро их запретил, — девушка порылась в широком выдвижном ящике и вынула огромный пакет, плотно забитый другими пакетами, — а вот целлофана хоть отбавляй. Мы его собираем в знак помощи Обществу защиты животных. Если бы ты вчера постелил его на пол...

— О, я тебя умоляю, — я выхватил у нее пакет с пакетами и выбрал оттуда примерно столько, чтобы накрыть стол, — я приготовлю жуткую рыбу лучше, чем все ведьмы мира, а все будут помнить только, как Изергиль тщетно пытается обратить меня в свинью. Как знать, может мне повезет, и я стану миленьким щеночком.

— Ты забавный, — с улыбкой произнесла Ливи, помогая мне разрывать целлофановые мешки и превращать их в скатерть, — хоть и глуповатый.

— Ну да, — кивнул я, — по-моему отличное сочетание, чтобы вписаться в вашу компашку.

***

Рыба, действительно, вышла что надо. И я даже почти забыл, что она плавала в радиоактивной речке и наверняка светилась по ночам разными цветами. Я запек ее с зеленью, приготовил к ней простой белый соус и даже отыскал в баре приличный напиток, отдаленно напоминающий вино. Проснувшаяся, но не проспавшаяся Изергиль, вызвав удивление Ливи, почему-то мне не мешала, а взялась напечь сырных лепешек. Те даже вышли сносными, несмотря на то, что слегка подгорели.

Тут я должен пояснить. Учитывая мое прошлое, я большей частью бесполезен как боец, ибо в свое время сильнее заботился о своем образовании, чем о силе удара. Я абсолютно уверен, что я не смельчак, но когда у тебя есть охрана из пары головорезов, тебя не особенно волнуют такие проблемы. Я не приспособлен к быту, хотя и не рос в богатой семье. Просто сначала обо мне заботилась ныне покойная матушка, буквально сдувающая пылинки с «умного мальчика», чтобы тот не отвлекался от учебы, а потом я познакомился со своей не ведавшей проблем женой и эстафету принял тесть, не жалеющий для дочери никаких игрушек и способный вытерпеть даже зятя-голодранца, пока тот любимому чаду не наскучит.

Но все это уже не имеет никакого значения, я просто хотел поделиться с вами тем фактом, что одним из моих немногочисленных навыков является кулинария. Моя мать была хорошим поваром (её пирожки, отдаваемые хулиганам, наряду с карманным деньгами, частенько спасали меня от тумаков) и привила мне любовь ко вкусной еде. Без ложной скромности скажу, что я люблю и умею готовить. Долгие годы это было моим хобби и вызывало насмешки «настоящих мужиков» из окружения тестя. Поэтому нет ничего удивительного, что за обедом никто не вспомнил о моем идиотском поступке, вместо этого абсолютно все похвалили мою стряпню, и даже Диро, почесав пузо поверх засаленного балахона, сказал:

— Ты молодец, избранный. Рыба как в одном ресторанчике у моря, где я ошивался лет четыреста назад.

— Она не была бы так хороша без сырных лепешек Изергиль, — ответил я на это. И вновь захмелевшая ведьма заулыбалась. Да, это я тоже делать умею. Вы можете назвать это лестью. Я назову это подбадриванием.

Вообще мне очень понравилось, как прошел обед. Мы сдвинули столы, Ливи отыскала где-то огромную скатерть с выцветшим рисунком в виде множества мелких рыбок. Богач притащил странные, уродливые и одновременно причудливые тарелки из цветного стекла, называя это «останками фамильного сервиза», а Диро проворно забрался на антресоли в кладовке и отыскал там симпатичный беленький соусник, который мы передавали по кругу.

Разговоры за обедом, были настолько обыкновенными, что я почувствовал себя как дома. И поверьте, я имею в виду вовсе не дом моего тестя. Буров рассказал пару историй про свои сражения с драконами. И хотя те казались мне не очень правдивыми, но все равно были много интереснее, чем охотничьи рассказы папаши моей жены и его привилегированных друзей.

Потом завязался спор о том, стоит ли делать ремонт в баре, в который кроме нас самих никто не заглядывает. Я то слушал молча, в пол-уха просто разглядывая их, изучая каждого, привыкая к манере разговора, поразительным фальшивым акцентам и живым искренним взглядам, то бесцеремонно вмешивался в дискуссии и вклинивался в рассказы. И никто не попросил меня заткнуться, не лезть не в свое дело, не высовываться, не позориться. Так я впервые понял, что есть место, где меня касается всё без исключения.

— Ты обещал дать мне имя, — сказал я, обращаясь к Диро, когда обед подошел к концу.

— А ты говорил, что у тебя оно уже есть, — весело ответил старик, улыбаясь беззубым ртом.

Мы сидели на подоконнике, курили и смотрели, как вечер опускается на странный город. Я подумал, что никогда прежде не видел таких городов, хотя объездил со своей бывшей весь мир. Крыши домов были разноцветными, но цвета их не блистали позитивной яркостью. Все за окном было будто нарисовано грязной пастелью. Снаружи почему-то не было людей, хотя толпами бродили кошки, были открыты все магазинчики, кто-то из детишек забыл свой крошечный велосипед у обочины, там же валялась половинка яблока.

— Есть, — подтвердил я. — Но оно не героическое. Не достаточно героическое. Иногда мне кажется, что оно не моё.

— Оно и не твоё, — кивнул Диро, но больше ничего не добавил.

— Как называется этот город, Диро? — спросил я, внезапно осознав, что я теперь не только не знаю, кто я, но и понятия не имею, где я.

— Диреликт, — ответил наблюдатель и вернулся к имени, — ты его получишь. Имя, я имею в виду. Но в этот момент должны присутствовать все фигуры.

— Значит уже скоро, — я кивнул, пытаясь выпустить колечко дыма. — Диреликт — какое-то странное название.

— Как всё в этом мире, — усмехнулся Диро, глядя на мои тщетные старания. — Не так. Смотри.

И он принялся учить меня создавать идеальные колечки. Фоном, где-то в своей комнате наверху, богач наигрывал безумную какофонию на губной гармошке, а Ливи и Изергиль переругивались на кухне. Идеальное завершение дня, если хотите знать моё мнение.