Вера. Надежда. Любовь.

Ксела парил над Землей, обозревая окрестности. Иногда ему требовалось прикладывать усилия, чтобы вытворять такое, но сегодня и ветер, и сама госпожа природа были на его стороне. Может быть потому, что сегодня ему было необходимо принять крайне важное и взвешенное решение. К этому решению Ксела шел так долго, что уже и не помнил всех нюансов, бесконечно падающих на ту чашу весов, которую он называл «плохим исходом».

Сначала он научил их охотиться, создавать орудия труда и высекать огонь. Они съели его, едва поняли, что копьем можно заколоть не только зверя, а человеческий мозг — деликатес не хуже обезьяньего. Потом было много всяких перипетий, но в итоге он болтал слишком непонятно, и его распяли на кресте. Ну так, на всякий случай. Ксела имел такое количество имен и лиц. Перепробовал невероятный ворох способов рассказать о добре и зле. Но его принимали то за колдуна, то за блаженного, то за мошенника. Это было неважно. Результат всегда был одинаковым. Они избавлялись от него, а потом нагло пользовались очередным его псевдонимом, издавая под ним законы и писания. «Сначала тебя сжигают, как черного мага», — рассказывал он как-то одному из тех, кто желал его слушать, — «а потом объявляют великим ученым и лекарем... Таковы люди».

Ксела помнил каждую войну, начиная от дня объявления и заканчивая признанием чьей-то победы. Эти войны причиняли ему боль. История ничему не учила его подопечных. С завидной регулярностью и периодичностью они наступали на одни и те же грабли из-за зависти, ненависти, алчности. Они сами придумывали пороки, сами презирали их. В других. Но ни один — в себе. Каждый раз, спускаясь, он старательно пытался вложить в них только три своих постулата — вера, надежда, любовь. И каждый раз эти простые истины разбивались о море других принципов, более значимых для этих странных существ.

Любая война начиналась одинаково. И также одинаково заканчивалась. В торжественном наступлении всегда выпячивалась мораль и светлая идея, а в не менее торжественной победе выплескивался восторг. И за всем этим сиротливо теснились голод, холод, лишения и сиротство, страх, потери и смерть. Ксела очень старался понять и не понимал. Он трепетно относился к тавтологиям, каламбурам, парадоксам и прочим забавным явлениям, но все равно не понимал. Что это за ерунда такая: «Хочешь мира - готовься к войне»? Хочешь мира — живи в мире. Он нес им знания. Но все «медали» оборачивались второй стороной. Он ждал, что, получив технологии, они станут осваивать Вселенную, совершенствуя ее. Но люди высосали, загадили свою планету, зато увлеклись оружием. Он дал им знания о лекарствах, а люди создали яды. Это было так немыслимо и нелепо, что Ксела мог бы сойти с ума, если бы не его великий и безупречный разум.

Сегодня его терпение подошло к концу. Очередная многолетняя война. Очередная победа. Выжженная земля, топливные круги на воде, мертвая рыба, дохлый скот, горы трупов, которых так много, что у тех, кто остался, нет сил закапывать их в груды мусора и обломков. Жалкие останки того великолепия, что было здесь прежде. Они всегда винят в этом невидимых богов и антибогов. А потом самые «верующие» из них называют это испытанием, предлагая отречься от мирского, и бесстыдно прячут за пазухой собранное украдкой золото. Ксела поднялся чуть повыше и пролетел несколько километров ближе к поселению. Пусто. Еще одна мертвая зона. Сколько их осталось? Как еще они могут навредить друг другу? Станут ли они лучше в горе своем? Сколько в них человеческого? И хорошо ли, если много? Столько вопросов крутилось в его голове, что он замешкался, спустился ниже.

— Смотри, божья коровка! — восторженный детский голос прервал размышления Кселы и он развернулся на звук. Маленькая чумазая девочка без руки с грязной тряпичной куклой. Эта кукла привлекла его внимание больше, чем увечье ребенка. Неумелыми, робкими стежками, маленькая хозяйка пришила кукле штук шесть рук. Он мог бы спросить, почему так много, но он и так знал. Ксела вдруг ярко представил, как девочка прижимает коленом тряпичное тельце к земле, как одной рукой продергивает иголку.

— Ого, и правда... Это редкость! Хочешь, я наколю ее на булавку? У тебя будет украшение, — к девочке присоединился второй голос, мальчишеский. Ксела вздохнул. Редкость. Правильно. Поэтому надо убить и таскать на булавке как трофей. Он уже собрался ретироваться из-под ловкой мальчишеской руки. Но...

— Нет! Ты что! Пусть летит! — девочка отдала куклу своему приятелю и аккуратно подставила Кселе, перепачканную в пыли ладошку. Тот послушно перебрался на нее, бойко ступая маленькими лапками. — Вот так! Знаешь, они приносят хлеб.

— Бред, — сказал мальчик, — хлеба не бывает, — только теперь Ксела увидел, что у ребенка обожжена половина лица и нет глаза. Он сжал кулаки.

— А вот и бывает! — девочка заулыбалась. — Я верю. Есть такая присказка. «Божия коровка, полети на небо, принеси нам хлеба, черного и белого, только не горелого!!!» — она чуть взмахнула рукой и Ксела, предсказуемо расправил крылья, взлетая. — Знаешь, когда были цветы, они жили в цветах... — продолжила девчушка, провожая насекомое взглядом.

— Ты сама, как цветок, — вдруг сказал мальчик, покраснев, и зачем-то добавил, — глупая.... Как-нибудь я найду тебе таких коровок, а ты посадишь цветы. Они там будут жить...

Вера. Надежда. Любовь. И никаких взрослых.

Ксела развернулся и направил замаскированный крошечный шаттл на Запад, растворяясь в золотой дымке с оранжево-кровавой примесью. На звездолете ждали его решения, и он уже решил.